Банка варенья, оставшаяся без хозяйки
Сначала исчезла она. Та самая женщина с пятого этажа — Антонина Семёновна. Строгая, на вид вечно уставшая, в потёртом плаще с одной-единственной пуговицей, держащая в руках пакет из местного универсама. В глазах — усталость, которую не снять даже долгим сном. Шагала быстро, будто спешила, хотя торопиться ей было некуда. Всегда одна, в любую погоду. Иногда присаживалась у подъезда с сигаретой — курила нервно, будто пряча что-то. Когда её не стало, никто не обратил внимания. Может, заболела. Может, к родне уехала. В хрущёвках такие истории не редкость. Только привычная скамейка у подъезда осталась пустой. Маленькая трещина в обыденности, которую никто не заметил.
Кроме Игоря. Он только переехал — развод, ребёнок остался с женой, работу потерял. Всё рухнуло в одночасье. И этот дом казался ему чужим — от скрипучего лифта до соседей, не отвечавших на приветствия. Лишь Антонина смотрела прямо в глаза. Иногда оставляла под дверью записки: «Счётчик опять стучит». Или: «Почтальон письмо принёс, взяла у него». А однажды протянула банку варенья — «лишняя, возьмите». Он открыл — вкус был странный, будто ягоды собрали слишком рано. Варенье оказалось горьким. Но он доел. То ли из вежливости, то ли потому, что впервые за долгое время кто-то проявил к нему участие. После этого он начал прислушиваться к шагам за стеной. Ждал их. Как быстро человек привязывается к чужой жизни?
Через пару недель он почувствовал запах. Тонкий, но неправильный. Тот, от которого хочется распахнуть окно даже в феврале. Постучал. Не ответили. Подождал день, позвонил — молчание. Вызвал полицию. Дверь вскрыли.
Она лежала в коридоре, роняя пакет — яблоки рассыпались по полу. Похоже, оступилась. Врач развёл руками: сердце. Или инсульт. Ни звонков, ни записок, ни слёз.
Запах не выходил из головы. Но это был не запах смерти. Это был запах одиночества. Оно пахло пылью, воздухом, в котором больше не слышно дыхания. В комнате — идеальный порядок. Книги с закладками, чистая посуда, кактусы на подоконнике. У каждого — бумажная бирочка с именем. Будто она жила в театре одной актрисы. И никто её не искал. Ни родные, ни соседи. Лишь Игорь написал заявление в ЖЭК. Один на весь квартал.
Прошло три месяца. Он начал просыпаться ночью. Мысли путались, оставляя ощущение упущенного. Курил у окна, глядя на тёмное стекло её квартиры. Оно казалось чёрным, как сцена после спектакля. Но однажды там зажегся свет.
Поднялся, постучал. Уже хотел уходить — дверь открылась. На пороге — молодая женщина. Русые волосы, тонкие запястья, глаза — очень знакомые. Смотрела не на него, а сквозь него — в квартиру, в прошлое.
— Я племянница, — сказала. — Антонина была мне тётей. Разбираю вещи. Зайдёте?
Он вошёл. Всё изменилось — обои, шторы, даже воздух. Но где-то ещё витал слабый отголосок варенья. И одиночества. Её звали Марина. Приехала из Тулы. Рассказала, что не виделись годы — поссорились из-за пустяка. А потом увидела объявление и поняла — опоздала. Вещей почти не осталось: пара коробок, фото, книги. И старый альбом с открытками. Она перебирала его, касаясь пальцами страниц, будто искала там прощение.
Разговорились. Он предложил помочь с вещами. Потом — чай. Она задержалась на неделю. Затем на две. Сняла квартиру рядом. Они стали встречаться. Без патетики. Просто — тихо. Он снова начал работать, она открыла букинистический магазин. Съездили к морю. Потом — в Тулу.
А однажды он нашёл банку варенья. На верхней полке. Без надписи. Такую же. Варенье снова было горьким. Он ел его медленно. Без хлеба и сахара. Ложка за ложкой. Это было — про неё. Про Антонину. Про её молчаливую доброту. Про то, как можно исчезнуть, но остаться — в банке варенья, в шагах, в памяти.
Некоторые люди приходят не для того, чтобы остаться. А чтобы напомнить — ты ещё жив. И когда ты забываешь себя, они стучатся. Не в дверь. В сердце.
Иногда он поднимался к её двери. Просто постоять. Просто вспомнить. Иногда с цветами. Иногда — с вареньем. И этого было достаточно.
