Когда он вернулся, его никто не ждал. Ни с пирогами, ни с укорами. Ни с расспросами, ни с крепкими объятьями. Лишь тишина — густая, словно он не пропадал пять лет, а лишь вышел за хлебом да задержался. Его исчезновение не стало трагедией — просто дырой в ткани бытия, которую город даже не потрудился залатать.
Подъезд стоял как прежде, но дверь в его квартиру перекрасили — с облезлого голубого в унылый серый, будто пытались стереть память о нём. Соседи другие. Замки новые. Почтовый ящик висел покосившись, с ржавой прорехой, будто его раздирали когтями, да бросили. Он вставил ключ. Замок щёлкнул с хрустом, как старый сустав, неохотно поддаваясь, но всё же пуская его внутрь.
Внутри пахло пылью и затхлостью — воздух стоял тяжёлый, будто в заброшенной избушке, где время остановилось. Пахло сыростью и чем-то забытым, будто само прошлое пропитало доски пола. Он опустился на диван, провёл ладонью по обивке — пыль легла следом, как отпечаток пальца на старом снимке. В этом следе было больше жизни, чем в словах «я вернулся». Потому что дома не было — его предстояло собрать заново.
Тысяча пятьсот дней его не было здесь. Сначала — зона, потом — попытки встать на ноги. Последние месяцы — без срывов. Без откатов в прошлое. Писем почти не приходило. Ни от родных, ни от друзей. И это, как ни странно, было облегчением: не ждать, не надеяться, не оправдываться. Не прошлое страшило, а пустота, когда твои дни никому не интересны.
На кухне стоял чайник. Потёртый, с треснувшей крышкой, но живой. Он зажёг плиту, налил воды. Вода текла мутная, с рыжим оттенком, будто хранила старую злобу. Трубы загудели, словно шептали что-то давно забытое. Он распахнул окно. Осенний воздух ворвался в комнату, резкий и чужой — но настоящий. Он вдохнул полной грудью. Не потому, что хотел. Потому что это был первый шаг, чтобы снова научиться жить.
В шкафу нашлась старая куртка. Выцветшая, пропахшая сыростью и временем. Он накинул её и вышел во двор. Шёл медленно, будто боялся спугнуть себя самого. Пальцы в карманах сжимались — не от холода, а от чего-то глухого внутри. Город остался прежним: те же трещины на асфальте, те же облупившиеся подъезды. Но он видел его теперь, как чужой мир. С каждым шагом что-то в нём оживало, собираясь по кусочкам.
На остановке стояла женщина с мальчишкой. Мальчик уставился на него, не отрываясь. Он улыбнулся — робко, едва. Мальчик нахмурился, спрятался за мать, но тут же выглянул снова. И этого короткого взгляда хватило, чтобы в груди тлела искра: может, не всё ещё потеряно.
Он купил хлеб, молоко и коробок спичек. Простые вещи — словно подтверждение, что можно начать с малого. Продавщица пробила покупки молча, но взглянула на него. Не с ненавистью, а с пустотой — как на призрака, которого свет обходит стороной. Этот взгляд резал глубже, чем прямое презрение.
Дома он сел за стол, отломил кусок хлеба, налил молоко в старую кружку. Ел медленно, вслушиваясь во вкус, будто заново учился есть. Прислушивался к тишине, к стуку ложки, к звукам улицы за окном. Потом подошёл к зеркалу. Долго смотрел на своё отражение, как на незнакомца, которого предстоит узнать. Улыбнулся. Неуверенно, но честно. И это было первое, что он сделал для себя.
Утром он встал затемно. Вымыл полы до блеска, с хрустом щётки, словно смывал не грязь, а прошлое. Сходил на рынок. Купил молоток и гвозди. Постучал к соседке — предложил починить полку. Говорил тихо, почти шёпотом, но твёрдо, как человек, который хочет не просто существовать, а быть нужным.
— А вы кто такой? — спросила она, прищурившись, будто пыталась разглядеть в нём кого-то знакомого.
— Жил здесь. Опять буду, — ответил он, опустив взгляд, но не пряча его.
Она помолчала, потом пропустила внутрь. В квартире пахло щами и старыми книгами. Полка в прихожей висела криво, вот-вот рухнет.
Он подправил, затянул шурупы, вытер руки о тряпку. Спросил:
— Может, ещё что починить? Окно скрипит, проводка барахлит?
Она разглядывала его, потом достала лампочку:
— Если не трудно… Дочь всё обещает приехать, да всё некогда.
Он вкрутил лампочку. Свет залил кухню — и в ней вдруг стало теплее.
— Спасибо, — сказала соседка. Помолчала. — У вас… всё хорошо?
Он пожал плечами, слегка улыбнулся:
— Учусь. С чистого листа. Не с нуля, но почти.
Она кивнула, будто поняла больше, чем он сказал.
Вечером он сидел у окна. Смотрел, как пацаны гоняют мяч. Как стаКак бабушка крошила хлеб голубям, как парочка целовалась у подъезда, как в окне напротив зажёгся свет — и он закрыл глаза, зная, что завтра проснётся не к пустоте, а к новому дню.
