**Первый стыд**
Мне было четыре с половиной. Детский садик в небольшом городке под Липецком казался мне уютным гнёздышком, где всё было по-своему хорошо. Особенно мне нравилась девочка — Даша. Её густые русые косы, перевязанные огромными синими бантами, казались мне чем-то волшебным. Я был в неё по-настоящему влюблён.
Однажды я угостил её конфетой «Мишка на Севере». В ответ она протянула мне кусочек шоколадки «Алёнка». Это был наш маленький секрет, и я расцвёл от счастья. Но была одна беда — тихий час.
Тихий час был моим личным испытанием. Каждый раз, засыпая, я видел один и тот же сон: плыву по тихой реке, вода прозрачная, рыбки разноцветные, а я лечу по поверхности, лёгкий и свободный. Но пробуждение было ужасным. Я открывал глаза и понимал — опять. Простыня мокрая, а я в панике, не зная, как скрыть этот позор.
Скрыть было невозможно. Я натягивал одеяло, надеясь, что никто не заметит. Но нянечка, вечно бурчащая, тут же поднимала тревогу. Молча меняла бельё, а я стоял в стороне, чувствуя, как десятки детских глаз пялятся на меня. Повторялось это два, а то и три раза в неделю. Дома родители утешали: «Перерастёшь, это временно». Меня таскали по врачам — один зачем-то совал мне в рот ложечку, другой, весёлый дядька, друг отца (психолог, что ли?), играл со мной в шашки и уверял, что всё наладится. Но ничего не менялось.
И вот — снова прокол. Нянечка ворчит, перестилает кровать, а я стою, будто на всеобщем осмеянии. Все смотрят. Но страшнее всего был взгляд Даши. Её синие банты качались, пока она смотрела в мою сторону, и мне хотелось сквозь землю провалиться.
Простыни развешивали за окном — все, включая мою, с позорным пятном, которое висело как объявление: «Смотрите, вот он, лунатик!» Я пытался утешить себя: «Может, никто и не догадается, чья это?». Но тут раздался голос рыжего Вовки:
— Описа́лся! — тыкнул он в мою сторону с довольной ухмылкой.
— Не правда! — закричал я, но голос задрожал.
— Да вон же пятно! Ты скажешь, не твоё?
Я замолчал. Что тут скажешь? Вокруг захихикали, включая тех, чьи простыни висели рядом. Как объяснить, что я не специально, что это во сне, что врачи обещали, но не помогло? Горел от стыда, ловил взгляд Даши и мечтал исчезнуть.
В отчаянии я сбежал в парк за садиком. Забился в заросли у старого сарая, лёг на траву и смотрел в небо. Время остановилось. Может, час прошёл, а может, два.
Родители подняли на ноги весь район. Не знаю, как мама нашла меня в этой глуши, но вдруг над головой появилось её лицо — злое и испуганное:
— Вот он, твой сын! — бросила она отцу. — Я с ним не разговариваю, сам разбирайся!
Мама ушла, а папа присел рядом. Говорил тихо, но в голосе дрожала обида:
— Сынок, ну что за дела? Мы перепугались.
Только с ним я мог быть честным. Слёзы хлынули сами:
— Пап, я опять… все видели, все смеются…
— Кто именно? Назови, я поговорю.
— Да все, пап…
Он вздохнул, обнял меня:
— Ничего, сынок, это возрастное. У меня тоже так было. Купим тебе тот самолёт, который ты хотел, сходим в кино…
Но мне было не до самолётов. Стыд душил, и я выпалил:
— Я больше не пойду в садик!
Папа развёл руками:
— А кто с тобой дома будет? Мы с мамой на работе, сестра в школе.
— Я сам! Я уже большой!
— Нет, — твёрдо сказал он. — Потерпи, придумаем что-нибудь.
И тогда я придумал сам. Решил — не буду спать во время тихого часа. Нет сна — нет реки, нет реки — нет мокрой постели. Идеально! Всё, что надо — притвориться спящим, а самому думать о чём-то другом. Например, о поездке к бабушке в деревню.
На следующий день я был полон решимости. Все легли, воспитательница прошлась по рядам, поправляя одеяла. Я прикрыл глаза, но не спал. Вспоминал, как бабуля печёт ватрушки с творогом, как с дедом ловим карасей. Чувствовал запах свежего хлеба, слышал скрип удочки у реки…
Но вдруг картинка поменялась. Деревня оказалась у воды, я прыгнул в реку с мостков, а дед кричал: «Давай, плыви!» Вода прозрачная, рыба мелькает… И — о ужас — я проснулся. Мокрый. Всё-таки уснул.
— Ну почему?! — прошептал я, ненавидя себя.
Опять взгляды, шёпот, смешки. Дашины банты мелькали в толпе, но я не мог поднять на неё глаза. На этот раз не стал ждать. Рванул в кладовку, забился на лестнице и сжался в комок.
Шаги. Дверь скрипнула. Я поднял голову — передо мной стояла Даша. Её синие банты светились в полумраке.
— Даш… — начал я, но она присела рядом и положила руку мне на плечо.
— Знаешь, — тихо сказала она, — мне всё равно.
Я замер. В горле встал комок, но уже не от стыда. От чего-то тёплого. Мы сидели в тишине, двое малышей, и в этом молчании была какая-то недетская мудрость. Не знаю, откуда она взяла эти слова, но они сработали лучше всех врачей и утешений.
С того дня я больше не просыпался мокрым. Словно её слова меня исцелили.
Прошло сорок два года. Я уже взрослый, седой дядя, но до сих пор вспоминаю — откуда в той маленькой девочке было столько понимания? Как она догадалась, что любовь — это единственное, что точно лечит? Её слова спасли меня тогда, и я до сих пор несу их в сердце…
