**Дневник. О свободе и горькой правде.**
Холодный ветер шелестел листвой на улицах нашего села под Тюменью, а я, укутавшись в бабушкин плед, пила чай на кухне. Два года я провела в разъездах — Москва, Сочи, даже за границей поработала. Но первым делом после возвращения рванула сюда, к бабуле. Всю неделю наслаждалась тишиной, и только сегодня заметила — не видела ни разу нашу соседку, Надежду Семёновну. Обычно её улыбка и громкий смех согревали даже в самые хмурые дни.
— Бабуля, а Надежда Семёновна где? — спросила я, насторожившись. — Не болеет?
Бабушка глянула на меня с удивлением, потом вздохнула:
— В доме престарелых она уже больше года. Ты ж не знала… Садись, расскажу.
История оказалась горькой.
Надежда Семёновна никогда не знала покоя. То в огороде копалась, то яблоки собирала, то корову доила, то пироги пекла — так что полсела к ней на чай заходило. Всё, что выращивала — ягоды, грибы, молоко, шерстяные носки — везла на рынок в райцентр. Каждую копейку берегла в старом жестяном сундучке. Не для себя — а для сына Игоря, невестки Ларисы и внука Стёпы. Те жили в Тюмени, наведывались часто. Но не за тем, чтобы помочь, а за деревенскими гостинцами. Их машина порой так загружалась, будто вот-вот треснет по швам.
Шли годы. Надежда Семёновна слабела: спина гнулась, ноги опухали, давление скакало. Постепенно распродала скот, оставила пару грядок, остальное отдала соседям под картошку. Игорь стал приезжать реже, а Лариса и вовсе пропала — брать-то нечего. Когда у старушки резко упало зрение, она запаниковала. Позвонила сыну, умоляла отвезти к городским врачам. Игорь приехал, забрал её.
Лариса встретила свекровь холодно. Чай налила, пирог подала, но во взгляде — только раздражение. Игорь настоял на обследовании. Целый день провели в больнице, купили лекарств, возвращаться поздно — остались ночевать. Услышав это, Лариса так хлопнула дверцей шкафа, что стекла задрожали.
Тут зашла соседка, тётя Зина. Увидев гостью, обрадовалась:
— Надежда Семёновна! Сколько лет! Надолго? Давайте ко мне, чайку попьём!
Когда мать ушла, Игорь опустился на кухне рядом с женой.
— Ларис, надо поговорить… — замялся он.
Но её взгляд сказал всё за неё.
— Мама совсем сдала, — продолжил он. — Врачи говорят, здоровье ни к чёрту…
— Ну а что ты хотел? — огрызнулась Лариса. — Не девочка, чтобы на каблуках щёлкать. Старость.
— Вот потому и думаю… — Игорь замолчал, потом выдохнул. — Квартира у нас большая, Стёпа с девушкой в Москве, места хватит…
— Что?! — Лариса швырнула нож на стол. — Ты её сюда тащить собрался?! Совсем крыша поехала?
— А в дом престарелых, что ли? — вспылил Игорь. — Квартиру-то она на свои огурцы да варенье помогала оплачивать!
— Это мне попрёки? — зашипела Лариса. — Она помогала не чужим, а своему сыну!
— Жестокая ты… — пробормотал Игорь. — Думал, заберём маму, её дом продадим — машину новую купим, в Египет съездим…
— Да чтоб ты подавился её домом! — взвизгнула Лариса. — Я тут десять лет за ней ухаживать буду?
В этот момент в дверях замерла Надежда Семёновна. Лицо её было каменным.
— Мам… ты давно здесь? — охрип Игорь.
— Только зашла, — тихо улыбнулась она. — Очки забыла. Да, Игорек… через месяц в дом престарелых переезжаю. Поможешь вещи собрать?
Игорь остолбенел. Лариса тут же закивала:
— Конечно поможем! И я приеду. Там тебе лучше, с подругами…
Дом престарелых в райцентре выглядел уныло: облупленные стены, скрипучие кровати, старый телевизор в зале. Но мать ни на что не жаловалась.
— Ничего, сынок, — сказала она, глядя, как Игорь ёрзает от стыда. — Ты тут ремонт сделаешь — будет уютно.
Но о ремонте он вспомнил только через полгода, когда Лариса напомнила:
— Пора дом продавать, летом дороже дадут.
Приехали. Директор встретил их радушно:
— Ваша мама, наверное, в зале. Там теперь красота — новый диван, телевизор…
— На чьи деньги? — фыркнула Лариса.
— Надежда Семёновна всё оплатила, — улыбнулся директор.
Лариса побледнела:
— Игорь… она дом продала.
Надежда Семёновна встретила их спокойно. Сын и невестка кричали, обвиняли, но она лишь покачала головой:
— Дом мой был. Продала. Хотела — людям добро сделала. Лучше, чем им давиться, правда, Лариса?
Та, покраснев, выбежала. Игорь стоял, опустив голову. А в глазах старушки светилась странная радость — будто тяжесть с плеч сбросила. Свобода. Горькая, но своя.
