Лето, перевернувшее жизнь
— Я уезжаю к Дмитрию! — выпалила я, захлопывая чемодан с такой силой, что дрогнула дверь. Мать, застывшая на пороге, покраснела, как раскалённый утюг.
— Шалава! Чтобы ноги твоей тут не было, когда придёшь с животом! — её голос задрожал от ярости, а нога со всей дури пнула несчастный чемодан.
«Забавно, — мелькнуло в голове, — ты же ночами молилась о внуках…»
Мне только исполнилось двадцать три, а я уже рвалась из этого душного мирка. Грусть глодала сердце, но её вечный контроль душил сильнее. Хотелось дышать полной грудью, без её вечных нотаций. И вот она я — предательница, бросившая родную мать ради мужниной фамилии.
Мама осталась одна. Вся её нерастраченная энергия, годами копившаяся в окриках и наставлениях, теперь била фонтаном в пустоту. Она лезла к соседям с советами, но те, как и я, хлопали дверьми. Тогда начались болезни — то сердце прихватит, то давление скачет. Её звонки стали тихими, полными немых упрёков. После разговоров трубка падала со стуком, а в коридоре стоял терпкий запах корвалола. Я велась на эти манипуляции, и наша с Димой новая жизнь обрастала тенями её тоски.
Решила — маме нужен новый объект для опеки. Кто-то, кто будет грызть ей нервы, как я до замужества.
— Завтра едем на птичий рынок. Берём маме кошку, — объявила я за ужином.
Димка лишь хмыкнул, уплетая мои котлеты по-киевски. Он с института жил один, питался дошираком, и к двадцати пяти заработал язву. Когда я ворвалась в его жизнь с борщами и свежими пирожками, он готов был соглашаться на что угодно, лишь бы кастрюли не пустели.
***
Утро встретило нас духотой и гомоном рынка. Павильон оглушал визгом, лаем и густым запахом, в котором смешались навоз, сено и мокрая шерсть. Голова сразу закружилась. Сперва подумала — от голода (сидела на дурацкой кефирной диете), но быстро поняла: дело в другом.
Тоска.
Она висела в воздухе, сочилась из клеток. Десятки глаз — испуганных, умоляющих, покорных — смотрели прямо в душу. Я не разбиралась в породах. Хотелось чего-то пушистого, ушастого, пятнистого, но вдруг внезапно гладкого, как персик. Бессмыслица, конечно. От вони и шума темнело в глазах. Руки сами тянулись к защёлкам — «Бегите, я вас спасу!», но я лишь шла вдоль клеток, чувствуя, как на спине оседают взгляды обречённых.
— Пошли отсюда, — прошептала я Диме.
— Без кошки? — удивился он.
— Ладно… возьми вон ту, — ткнула пальцем в первую попавшуюся.
Из клетки на меня уставилась морда в царапинах с выражением «Ну и чего тебе?». Идеальный кандидат! Пусть дерется с мамой — обе выпустят пар без инфарктов.
— Почём? — спросила у бабки в платке.
— Двадцать тысяч.
— Что?! — я аж поперхнулась.
— Это же невская маскарадная! — гордо заявила продавщица.
Не знала, что это за зверь, но звучало дорого. Глянула на Димку. Мы, вчерашние студенты, еле сводили концы с концами. Двадцать тысяч — это мой новый пуховик, на который копили всю зиму.
— Берём, — неожиданно вырвалось у меня.
— Ты охуМама так и не получила кошку — а через месяц мы с Димой и Пулей переехали в другой город, где начали новую главу нашей жизни, полную не только скандалов, но и неожиданного тепла.
