— У вас пуговица оторвалась, — бросила кондуктор, смотря на него так, будто он только что вылез из-под развалин.
Иван молча кивнул.
— Знаю.
Он не стал объяснять, как утром, впопыхах, выдернул пиджак из-под спящего сынишки, прижавшегося к нему, спасаясь от ночного страха. Мальчик дышал неровно, цеплялся за отца, как в детстве. Иван не решился его будить. Замер, вглядываясь в знакомое лицо — в тень ресниц на щеках, в едва заметную ямочку у рта. Тишина была такой хрупкой, что слышалось каждое его дыхание. Потом осторожно высвободился, натянул брюки и схватил пиджак. Пуговица треснула, зацепившись за край одеяла.
Теперь он ехал в душном трамвае по промозглым улицам провинциального городка. Костюм помялся, на рукаве темнело пятно от вишнёвого компота — сын пролил вчера, а он заметил только утром, уже бегом к остановке. Хотел вернуться, переодеться, но опоздал бы. Этот костюм — единственный приличный, купленный для собеседований. Выбирал его вместе с сыном, который висел у него на шее, смеялся и дёргал галстук, крича, что папа похож на «шпика из кино».
Иван шёл на пятое собеседование за месяц. На предыдущих кивали, обещали: «Свяжемся». Не звонили. Один раз сказали прямо: «Вы слишком опытны для нашей команды». Тогда он впервые почувствовал, как возраст становится клеймом, стирающим всё — годы работы, бессонные ночи над чертежами, умение держать удар. Будто кто-то незримый вычёркивал его из списка живых.
За плечами — двадцать лет в строительной конторе: от прораба до начальника участка. Он умел выбивать сроки, находить общий язык с поставщиками, гнать бригаду вперёд. Но когда стройки заморозили, Иван остался с ипотекой, сыном и навыками, которые никому не нужны. Жену вспоминал редко: её уход был как сквозняк — резкий, внезапный, оставивший лишь хлопнувшую дверь. Только по вечерам сын спрашивал: «Мама приедет?» Иван молчал, потом шёл в ванную и тер руки под холодной водой, будто смывая невидимую грязь, будто этот ритуал мог вернуть хоть каплю контроля.
Трамвай дёрнулся, папка с документами едва не выскользнула. Иван поймал её, поправил пиджак. Пятно казалось огромным, как печать его неудач. Он смотрел на своё отражение в замызганном стекле и думал: «Если бы не это пятно, меня бы взяли? Увидели бы меня вообще?»
Офис был в стеклянной башне. Холл блестел, как операционная, лифты скользили бесшумно, свет лился сверху, не оставляя теней. Девушка на ресепшене с натянутой улыбкой проводила его в переговорку. Там было холодно и пусто. Белые стены, ни одной фотографии, только стекло и пластик. На столе — кувшин с водой и два стакана. Иван сел, услышав, как под ним скрипит кресло. Ждал, глядя на дверь, отражавшуюся в полировке стола, как в застывшем озере.
— Иван Сергеевич? — в комнату вошёл мужчина в рубашке с подкатанными рукавами.
— Да, я.
— Михаил. Коммерческий директор. Давайте начистоту. Резюме у вас сильное. Опыт есть. Один вопрос: почему так долго без работы? В чём дело?
Иван выдохнул. Он знал этот ритуал: быть откровенным, но не жалким; твёрдым, но не грубым. Начал говорить — о сокращении, о кризисе, о сыне, о готовности вкалывать, учиться, быть своим в коллективе. Михаил слушал, кивая. Взгляд у него был усталый, но цепкий, как у человека, который читает между строк. Иван вдруг понял, что говорит не как соискатель, а как отец, которому нужно, чтобы его просто услышали.
— У вас сын, да? — неожиданно спросил Михаил.
— Да. Семь лет.
— Понимаю, — он отвел глаза. — У меня дочка такого же возраста. Жена воспитывает одна. Иногда звонит ночью, просто ревёт. Я не всегда знаю, что ответить. Но слушаю.
Михаил встал, подошёл к окну. Иван почувствовал, как пот стекает по спине. Пятно на пиджаке будто жгло кожу. Он опустил взгляд, словно так легче дышать. Тишину нарушал только гул кондиционера.
— Давайте так, — сказал Михаил, глядя в окно. — Я позвоню. Сегодня. Честно. Только одно…
Он вернулся к столу, взял салфетку и протянул Ивану.
— Вот тут… пятно. Вишня?
Иван кивнул. Взял салфетку, будто она была билетом в другую жизнь. Хотел оправдаться, но передумал. Улыбнулся — неловко, но по-настоящему.
Выйдя из здания, он не торопился уходить. Присел на скамейку у входа. Солнце било в глаза. Он вытянул ноги, положил папку рядом. Достал телефон. На экране — сын, обнимающий его за шею, смеётся. На фоне — старый двор и рыжий кот. Иван смотрел на фото, пока глаза не защемило. Включил диктофон и сказал:
— Привет, богатырь. Папа сегодня… вроде справился. Кажется, справился.
Он знал: могут не позвонить. Или позвонить. Но внутри росла тихая уверенность — не пафосная, не победная, а простая, как рука сына в его ладони. Пятно на пиджаке больше не резало глаз. Оно стало частью его жизни. И в этом не было ничего страшного.
