Тёплый свет старых стен
Подъезд встретил Валентину Ивановну затхлым воздухом, смешанным с ароматом жареного лука и дешёвого хозяйственного мыла. Так пахнет только в старых домах на окраине уральского городка, где время словно замедлило ход, позволяя жителям неспешно тянуть свои дни. Потолки, покрытые потрескавшейся побелкой, давили низко, а тусклая лампочка на лестнице мигала, будто не решалась освещать этот усталый уголок мира.
Валентина Ивановна поднималась медленно, сжимая в одной руке свёрток с яблоками, а в другой — конверт с врачебными заключениями. Пальцы коченели не столько от осеннего холода, сколько от тяжёлых мыслей. На каждой площадке она останавливалась, будто проверяя, хватит ли ей сил подняться выше. Ступени, знакомые до каждой трещинки, были холодными и неровными. Ещё три пролёта — и её этаж. Там ждали потрёпанный коврик у двери, та же давящая тишина и один и тот вопрос, звучащий в голове: «Что теперь?»
На третьем этаже, как обычно, сидела соседка — Аграфена Степановна. Вечно недовольная, она подкармливала дворовых котов и ворчала на всех подряд. Увидев Валентину Ивановну, она прищурилась:
— Опять на ногах? А я думала, ты уже к доктору собралась. Внук твой вчера забегал.
— Яблоки принёс, — тихо ответила Валентина Ивановна. — Поставил на стол — и ушёл.
— Всё у них бегом, мимоходом. Молодёжь нынче — ни посидеть, ни слово сказать. Моя-то дочка и вовсе забыла, где мать живёт. Вечно дела, заботы… — пробурчала Аграфена Степановна, уставившись в запотевшее окно.
— Они живут иначе, — едва слышно сказала Валентина Ивановна. — Будто боятся остановиться.
— Напрасно, — отрезала старуха. — Всё важное — в тишине. Да кто нас слушать-то будет?
Валентина Ивановна промолчала. Лишь кивнула, будто боясь спугнуть хрупкую нить разговора, и потянулась к следующей ступеньке, двигаясь осторожно, словно по тонкому льду.
Квартира встретила её привычным запахом: пылью старого комода и едва уловимым духом сушёной мяты. Пол в прихожей был холодным, зато в ванной плитка грела ладонь, будто живое сердце дома. Это тепло оставалось единственным, что казалось настоящим. Когда-то они с мужем выбирали эту плитку. Ссорились до хрипоты, торговались на рынке, возмущались ценам. Переплатили, конечно, но тогда смеялись. Его не стало два года назад, но Валентина Ивановна всё равно включала подогрев. Там, в ванной, он был рядом — в следах от бритвы, в зубной щётке, что так и осталась в стакане. Она пыталась её убрать, но рука не поднялась. Щётка вернулась на место, как немой знак — он всё ещё здесь.
Она поставила свёрток на кухонный стол, опустилась на стул, переводя дыхание. Взгляд скользил по комнате — по полкам, занавескам, креслу у окна. Всё стояло на своих местах, но пустота давила, как зимний мороз. Она развернула конверт. Бумаги выскользнули, шелестя, будто живые. Валентина Ивановна прижала их к груди, словно пытаясь унять их дрожь — или свою. Читать не торопилась. Сначала вскипятила чай, протёрла уже чистый стол, проверила окно. Всё, как всегда. Только чайник гудел громче обычного, будто вторя её тревоге. Затем она развернула бумаги.
Диагноз был выведен ровными буквами, холодной латынью, с переводом ниже. Слова резали, как лезвие. Болезнь будет забирать её понемногу, будто кто-то медленно гасит свет в её душе. Не сразу. Время ещё есть. Это «ещё» стало самым важным словом — хрупким, как первый иней. Оно грело сильнее плитки в ванной.
Валентина Ивановна опустилась на пол, прислонившись к стене. Тепло проникало сквозь халат, обнимая, как старый друг. Не было ни дрожи, ни рыданий, как в кино. Она просто сидела, вслушиваясь в тишину, где жили шёпот труб, стук капель, скрип половиц. И думала: хорошо, что за окном осень. В ней есть покой, как в старой песне. Весной было бы невыносимо — всё растёт, цветёт, требует жизни. А осень — время остановиться, перевести дух, просто быть. Не спешить жить. Не спешить прощаться.
В комнате пискнул телефон. Сообщение от внука: «Баб, в субботу забегу, давай твой пирог с яблоками испечём!»
Валентина Ивановна улыбнулась. Щёки потеплели, будто от лёгкого ветерка. Она поднялась, взглянула в зеркало. Волосы растрёпаны, под глазами тени, но взгляд был ясным, будто она вдруг вспомнила, ради чего дышит. Провела пальцем по стеклу, словно стирая невидимый налёт, будто проверяя — да, она ещё тут.
Потом пошла на кухню, достала мясо из морозилки, положила на тарелку. До субботы далеко, но вдруг — успеет. Вдруг время сжалится. Взяла луковицу, покрутила в руках, будто взвешивая будущее. Потом отложила. Пусть подождёт до утра. Главное — быть готовой.
И даже если не успеть, пусть дом пахнет пирогами. Тем самым запахом, где живёт всё: тепло, память, любовь. И сама жизнь — такая, какая она есть.
