Под хмурым небом
Поезд ушёл, а Варвара осталась стоять на перроне. Не оттого, что не знала дороги — просто не видела смысла. В руках она сжимала потрёпанный пакет из «Пятёрочки», в кармане звенели рубли, а в воздухе застыло её «будь осторожна», горькое, как дым сигареты, которую никто не просил прикурить.
Дочь махнула ей из окна — коротко, будто отмахнулась. В наушниках, с лицом, уже унесённым в другой мир, она выглядела как чужая. Вагон тронулся, и Варвара всё ждала: вот сейчас Лиза обернётся, засмеётся, прижмёт ладонь к стеклу, как в те годы, когда водила её за руку в школу. Но нет. Только пустое окно мелькнуло и растаяло в серой дымке, оставив Варвару одну среди гула чужих шагов и скрежета металла.
Она выдохнула тяжело, будто выпускала последнее тепло. Подошла к скамейке у края перрона, поставила пакет на бетон. Внутри лежал термос — новенький, блестящий, купленный «на всякий случай». «Мама, не надо», — буркнула Лиза по телефону. Но Варвара не умела иначе. Её любовь всегда была осязаемой: варенье в банках, вязаные носки, горячие пирожки. Что-то, что можно вручить, завернуть, положить в сумку. Иначе как доказать, что она ещё не призрак? Что не стала просто эхом в квартире, где когда-то звенел детский голос?
День был влажным, небо нависало, как мокрая простыня, а ветер дёргал за полы пальто, словно торопил: иди, хватит киснуть. Но Варвара сидела. Курила, медленно, будто каждый вдох отдалял возвращение в пустые комнаты, где тишина гудит, как холодильник ночью, а телефон молчит месяцами. В голове кружились не мысли, а их обрывки — тяжёлые, как чемоданы без ручек.
Рядом, скрипнув ржавым болтом, присел мужчина. Лет пятидесяти, с потрёпанным рюкзаком и бутылкой «Боржоми». От него пахло дальнобоем, дешёвым табаком и чем-то неуловимо родным — может, тоской. Сначала молчали.
— Ваш поезд? — спросил он, глядя куда-то за горизонт.
— Нет. Дочь провожала.
— Ясно, — кивнул он. — А я вот приехал. К отцу. Лет десять не виделись. Всё некогда, то одно, то другое. А тут… будто педаль в голове нажало. Как будто долг вспомнил, который даже в расчётку не вписать.
Варвара взглянула на него. Лицо обычное, с морщинами, будто протоптанными дорогами. Но в глазах — свет, будто фонарик в тёмном подъезде. Будто он не незнакомец, а старый знакомый, которого когда-то знала, но забыла, когда и зачем.
— А вы… давно одна? — спросил он тихо.
— Пять лет. Сначала думала — ну и ладно, тишина. А потом поняла: это не тишина. Это пустота. Вот сижу, как дура, и думаю: может, в субботу к ней сгонять? А она уже взрослая. У неё своя жизнь, свои маршруты. Я там… как лишний чемодан.
— Да, — вздохнул он. — А нам всё кажется, что без нас они пропадут. Даже когда не звонят. Даже когда отворачиваются. Ждём сообщения, как манны небесной.
Варвара кивнула, уголки губ дрогнули. Сигарета догорела, и она раздавила окурок о ржавый борт урны.
— А вы к отцу… мириться?
— Да кто его знает, — он пожал плечами. — Может, просто увидеть. Убедиться, что ещё дышит. А там… если скажет: «Ну наконец-то, оболтус», — может, и останусь. А если промолчит — развернусь и уйду.
Они замолчали. Он открутил крышку, отпил. Варвара машинально протянула руку — он отдал. Вода была ледяной, будто глоток зимы. Она вернула бутылку.
— Знаете, — сказал он, глядя на рельсы, — смешно. Сидим, чужие друг другу. А мне вдруг легче. Будто в мороз печку затопил.
— И мне, — прошептала она. — Будто не зря застряла здесь. Без дела, но… с чем-то человеческим.
Он посмотрел на неё — впервые по-настоящему. Без слов, но в этом взгляде было больше, чем в часах разговоров. Будто всё важное уже сказано, а остальное — просто шум.
— Бывайте, — сказал он, поднимаясь.
— Счастливо, — ответила она. — Только не тяните. Его, может, время тоже не ждёт.
Он ушёл, рюкзак покачивался, будто нёс не только вещи, но и груз всех несказанных слов. А Варвара осталась. Ещё на минуту. Посидела, глядя в след. Не от грусти — просто хотела запомнить этот миг, как последний кадр старого фильма. Потом встала, подняла пакет и пошла. Не домой — сначала к набережной, где ветер гнал по воде серые барашки. Потом в булочную, где пахло ванилью и тёплым хлебом. Может, заглянет к Марине, с которой не виделась сто лет — не из-за ссоры, просто так вышло. Просто потому что сегодня вдруг захотелось. Потому что сердце дрогнуло — и этого хватило, чтобы свернуть с привычной дороги.
Под низким небом, среди чужих маршрутов, всё ещё оставались островки тепла. Хоть на пять минут. Хоть между отходящими электричками. Хоть в промежутках между молчанием. И если прислушаться — оно было здесь. Тихое, но настоящее.
