НОСОВОЙ ПЛАТОК. ИСТОРИЯ О ЛЮБВИ, КОТОРАЯ ПРОСТО ЖИЛА
— Опять Григорий храпит! — с досадой подумала Алевтина, сбрасывая его руку с плеча и отворачиваясь к стене. Глянула на часы: без пятнадцати два.
— Теперь точно не усну… А завтра на смену. Пусть и вечернюю, но всё равно. Не в восемнадцать лет, чтоб ночь не спать, а утром — чай крепкий и вперёд, будто огурчик. Да и не свидание же это под звёздами, когда потом до рассвета вспоминаешь каждое слово… — размышляла она. — А тут — храпящий муж с сединой у висков, и внутри только раздражение.
В полумраке Алевтина разглядывала спящего супруга. Лицо его было мирным, морщины на лбу — следы прожитых лет, общих забот. В этом была своя трогательность, но в ту ночь в душе шевельнулись давние обиды.
— Вроде всё есть: дети выросли, дом, работа. Остались вдвоём — и… что-то не так. Но что именно? — мысли ковыряли сердце, словно тупой отвёрткой.
Она перевернулась на спину, уставившись в потолок.
— Григорий изменился. Не бросается к двери, когда я прихожу. Не берёт пальто, не спрашивает, как день прошёл. Просто чмокает в щёку и идёт по своим делам. А за чаем этот его причмокивание… нервы изводит. Да ещё эти грязные рубашки! Думает, не замечу. Заснёт — я встаю, стираю, глажу… А он утром: «Где моя любимая рубашка? Ты её опять куда-то засунула!»
В груди скопилось столько горечи, что, казалось, задохнуться можно.
— Обижал он меня. Не раз. Мирились, прощали. Но его родня… Это отдельная история! На свадьбе поздравляли только его, будто я воздух. Потом пересчитывали мои туфли, шептались, что транжирка… А ведь всё носила — подруга шила за копейки. Я всегда сама зарабатывала, на шее у него не сидела!
Слёзы подступили к горлу.
— Но самое больное — когда Лизанька заболела. Мы метались по больницам, пока диагноз не поставили. Я ночами не спала от страха. А он… молчал. Не обнял. Ни слова поддержки. Будто в другом мире был. Казалось тогда — мы навсегда потеряли друг друга…
И вдруг вспомнилось. Самое начало.
Лето. Универ. Дождь. Она — без зонта, платье мокрое, в лужах ноги шлёпают.
— Где взять эти чёртовы пять рублей? — металась она тогда. — Все скинулись на подарки преподавателям, а у меня… три двадцать в кармане. Бабка Матрёна дала три рубля из пенсии. Мать — ни копейки: «Не для того учиться, чтоб подхалимничать».
И вот — под ливнем, с комом обиды в горле, она шла по чужому району. И вдруг над головой раскрылся зонт. Чёрный, с деревянной ручкой.
— Девушка, вы же промокли насквозь. Почему без зонта? — услышала она.
— А вам какое дело? — огрызнулась, не оборачиваясь.
— Просто хотел дать платок. Чистый. На, — голос был спокойный, с лёгким смущением.
Он протянул ей платок — белый, в синюю клетку. Пахло чем-то тёплым, надёжным.
— Я — Григорий, — представился он. — А вы?
— Алевтина. Но можно Аля.
— Пойдёмте в кафе. Куплю вам чай и эклер. Обсохнете, согреетесь, расскажете, что на душе. Честное слово — я не злодей.
Она странно легко согласилась. И впервые в жизни выложила всё незнакомцу. А на прощанье он сунул ей пять рублей.
— Возьми. Не спорь. Ничего мне не должна. Просто… не хочу, чтобы ты из-за денег плакала.
Через неделю она принесла эти деньги в парк. Он не взял.
— Понимаешь, каждый мужчина хочет быть нужным. Ты дала мне это почувствовать. Если не против… я бы хотел быть рядом.
Так началась их жизнь.
— Как ты догадался, что я плачу? — спрашивала она потом, уже женой.
— Сердце подсказало.
И сейчас, в темноте, рядом с этим седым, храпящим, родным человеком, она вдруг осознала — за все годы он не раз был её опорой. Не ныл. Не бросил. Делил с ней всё — и горе, и радость. Просто не всегда так, как ей хотелось.
— А может, это я изменилась? — мелькнула мысль.
Григорий во сне повернулся, притянул её к себе, уткнулся лицом в волосы. И на душе стало светло. Будто невидимая рука погладила по голове.
Утром на кухне он улыбнулся:
— Проснулась, моя мурлыка?
— Я что, храпела? — возмутилась она.
— Ну… скорее, сладко сопела. Как наш кот Маркиз.
— Да не может быть!
И тут она поняла: порой мы так всматриваемся в соринку в глазу любимого, что не замечаем бревна в своём. А счастье — оно тихое. В платочке, в эклере из кафе, в коротком «держись», в тёплом поцелуе в затылок.
Главное — разглядеть. И не растерять.
