Артём не мог уснуть. Он метался на постели, вглядываясь в потолочные трещины, словно ища в них разгадку. Смерть матери оставила в его душе зияющую пустоту, которую не заполнить ничем. А отец — некогда крепкий духом человек — словно сдался, днями напролёт сидя в темноте с потухшим взглядом.
Прошёл почти год после похорон Анны, когда у Егора внезапно остановилось сердце. Ушёл тихо, один, в старом доме под Псковом. Артём даже не успел проститься.
Похороны были скромными — как и сама жизнь отца. Никогда не гнался за славой, жил обособленно. Но завещание, оглашённое в конторе нотариуса, всех ошеломило.
Бывший партнёр отца получил долю в бизнесе. Несколько счетов достались незнакомым людям. А Артёму — крохотный участок с деревянным домом в деревне Зимняки, о котором он даже не слышал.
— Это ошибка? — он сжимал бумаги, не веря глазам. — У отца были квартиры в центре, земли. Почему мне — эта глушь?
Нотариус равнодушно развернул документ:
— Здесь чётко сказано: «Моему сыну Артёму — дом в лесу. Когда-нибудь он поймёт». Никаких пояснений.
Фраза звучала как намёк. Что он должен понять?
Через неделю Артём отправился туда. Долгая дорога: поезд, автобус, потом пешком через чащобу. Деревня давно опустела. Лишь вековые сосны, холодный ветер и давящая тишина.
Ржавый замок поддался с трудом. Внутри пахло сыростью и старыми книгами. Дом оказался крепким: добротная мебель, печь-голландка, полки с пожелтевшими альбомами.
У окна стоял мольберт с чистым холстом. Свежим, будто кто-то только приготовился рисовать. Рядом лежал конверт. На нём дрожащими буквами:
**«Артёму. Прости. Пора узнать правду».**
Руки дрожали, когда он развернул листок:
*Сын,*
*Если читаешь это — меня нет. Всю жизнь я скрывал от тебя правду. Не из-за страха перед тобой, а из-за страха за тебя.*
*Ты, как и твоя мать, обладаешь даром. Не просто интуицией — настоящим прозрением. Сны, которые сбывались. Тени, которых ты боялся. Это часть тебя.*
*Я хотел, чтобы ты жил обычной жизнью. Дал тебе всё — образование, крышу над головой. Но твой путь — иной.*
*Этот дом принадлежал твоему деду. Он был художником. Его картины оживали. Буквально. Он видел сквозь время, и здесь, в этих стенах, грань между мирами тонка.*
*Оставил тебе холст. Только ты увидишь, что проявится. Не бойся. Но помни: не каждую картину стоит дописывать.*
Артём зажмурился. И вспомнил. Как в детстве нарисовал пылающий дом — а через три дня его показали по телевизору. Как мать гладила его по голове и шептала: «Ты не виноват. Просто отпускай». Он думал — совпадение. До сегодняшнего дня.
Всю ночь он не спал. Сидел на крыльце, слушал, как стонут брёвна, как шумит лес. Казалось, дом дышит.
Утром он распахнул окно, выставил мольберт под свет и взял кисть. Рука двигалась сама — без плана, без эскиза. Только ощущение.
Проступили деревья. Потом — силуэт женщины в белом. Лицо размыто, будто из забытого сна. Вокруг — пламя. Яркое, живое. Оно не жгло — оно оберегало.
Когда Артём закончил, солнце клонилось к закату. Он отложил кисть, обернулся — и остолбенел.
В дверях стояла женщина. Белое платье, волосы убраны. Она смотрела на него с улыбкой. И сквозь полумрак он узнал её. Анна. Его мать.
— Мама?.. — голос сорвался на шёпот.
Она подошла, коснулась его ладони. И растаяла, как дым над костром.
Он не испугался. Он понял. Простил. И обрёл покой.
С тех пор он остался в этом доме. Рисовал. Работал в тишине. Его картины позже появились в галереях — под чужим именем. В каждой была тайна. Кто-то узнавал утраченное. Кто-то — себя. Кто-то — дом из детских снов, которого не существовало.
Он не искал славы. Он обрёл голос.
А в углу мастерской до сих пор стоит тот самый первый холст: женщина в пламени, хранящая путь. Артём, проходя мимо, каждый раз тихо говорит:
— Спасибо, мама. Теперь я понял.
