**14 июня 2024 года**
Моя мать воспитала во мне вечный голод — но только врач-реабилитолог научила меня снова чувствовать вкус жизни.
Я долго не осознавал, что был истощён не физически — а от нехватки любви и простого человеческого тепла.
Меня зовут Дмитрий Соколов. Мне тридцать пять. Родился в Екатеринбурге, где и прошло моё детство. Отец исчез, едва мне исполнилось полгода, и мать растила меня одна. Воспоминания о тех годах — это сплошное напряжение, страх оступиться и бесконечная погоня за её похвалой.
Мама была женщиной с ледяной красотой — стройной, ухоженной, вечной узницей диет и салонов. Она ненавидела каждую свою складочку, каждую морщинку, и эту ненависть переносила на меня.
Я всегда был недостаточно хорош. В учёбе, в спорте, даже в отражении в зеркале. Она заставляла меня есть по расписанию, взвешивала каждую неделю, с детства запрещала конфеты и хлеб, гнала на тренировки, хотя мне куда больше нравилось копаться в книгах или рисовать. «Если растолстеешь — будешь никому не нужен», — повторяла она.
Я вырос с этим. В юности был угрюмым и одиноким. Мечтал понравиться девушкам, но верил, что не достоин их внимания. Тогда решил: раз меня не полюбят — стану хотя бы безупречным. Дни напролёт проводил в зале, морил себя голодом, бегал до изнеможения, сидел на одних протеинах. Лепил из себя статую, будто она защитит меня от всего.
Со временем женщины стали обращать на меня внимание, но внутри оставался тот самый испуганный мальчик, который ждёт, что его бросят. Все романы были короткими, нервными, пустыми. Пока однажды не перевернулся на трассе под Казанью — лопнуло колесо, машину выбросило в кювет. Очнулся в больнице со сломанной ногой и раздробленным чувством контроля над своей жизнью.
В реабилитационном центре со мной работала Анастасия Викторовна — врач лет тридцати, строгая, но с тёплым взглядом. Она не лечила меня как обычного пациента. Видела, что сломан не только мой таз.
Сначала я молчал. Но её вопросы были такими простыми, а голос — таким спокойным, что я начал говорить. О детстве. О матери. О вечной гонке за одобрением. О девушках, которых терял из-за своего страха. Она не перебивала. Просто слушала. И иногда говорила: «Ты достоин любви. Просто потому, что ты есть».
Эти слова разбивали что-то внутри. Мы виделись каждый день, и я ловил себя на мысли, что жду этих встреч. Не как лечения — а как редких минут, когда мне было по-настоящему тепло.
Я влюбился. Без громких слов. Просто сердце сжималось, когда она заходила в кабинет. Иногда мы говорили о Достоевском, иногда — о жизни. Когда она уехала на конференцию в Москву на две недели, я почувствовал, будто лишился воздуха.
Мы переписывались. Она отвечала тепло, но сдержанно. Я не знал, есть ли у неё кто-то, но понимал: даже эти сообщения — больше, чем я когда-либо имел. После её возвращения я набрался смелости и пригласил её в кафе. Она взглянула на меня с грустью:
— Дима, ты мне дорог. Но я не могу переступить через профессиональную этику.
Я всё понял. Поблагодарил. Ушёл. Да, плакал. Впервые за десять лет. Не из-за отказа — а потому что наконец почувствовал себя живым.
Сейчас я снова хожу. Без трости. Хожу в зал — не для идеального тела, а для себя. И если однажды встречу Анастасию снова — приглашу её на кофе. Уже не как пациент. А как человек, который больше не голодает. Ни телом, ни душой.
