В тот понедельник вечером Игорь впервые не заметил, что Валерия подстриглась. Ни привычной усмешки, ни шутки про «осеннюю метель» или «актрису из советского фильма». Он лишь мельком скользнул взглядом по ней, будто по случайному пятну на обоях, и отвернулся. Как будто она была частью обстановки — не больше.
Она улыбнулась своему отражению автоматически. Без чувства. Как продавщица на сотом покупателе. Но в зеркале смотрела на незнакомку — женщину с потухшими глазами и морщиной усталости у рта.
— Я была у парикмахера, — сказала она, не оборачиваясь. Голос был ровным, но между словами дрожал немой вопрос: «Ты ещё видишь меня? Или уже нет?»
— Ага, — отозвался он с кухни. Ставил кастрюлю на плиту. Пельмени. Его любимые. Она их терпеть не могла — мясной запах вызывал тошноту. Но привыкла. Так же, как привыкла к его молчанию за ужином.
Раньше она готовила утку с яблоками, грибной суп, даже пекла куличи к Пасхе. Теперь — варила то, что быстрее. Что не пахнет. Что не требует усилий. Потому что не хотелось стараться. Ни для него. Ни для себя.
Они сидели за столом, каждый в своём углу. Между ними была не просто скатерть — пропасть. Как между континентами, разными часовыми поясами, разными мирами. Он ел и смотрел новости. Она — его молчание.
Третий год так. После двадцати вместе. Он не поднимал руку, не кричал, не оскорблял. Он просто исчез. Затерялся, как старый снимок в альбоме. Остались только следы — от жестов, слов, объятий. Осталась жена — но теперь она больше напоминала прислугу: готовка, уборка, стирка. И тишина.
Раньше Валерия водила экскурсии по Петербургу и Владимиру. Знала три языка. За полчаса могла оживить рассказом древний собор, заставить сердце трепетать перед Золотым кольцом. Коллеги звали её «ходячей энциклопедией». Теперь её маршрут был прост: магазин, дом, прачечная. Без поворотов. Без встреч.
Их сын уехал в Казань. Дочь — в Ростов, к мужу. Внуки — раз в месяц. По графику. Обнимались осторожно, как будто боялись сломать. Как актёры, заученно исполняющие роли.
Весной Валерия стала просыпаться на рассвете. Не от будильника — от нехватки воздуха. Садилась на балкон, пила крепкий чай и смотрела, как город просыпается. Люди куда-то бежали. Влюблялись. Ссорились. А она была тенью. Тенью той женщины, что когда-то жила.
Она всё чаще думала: а если просто уйти? Не громко. Не скандально. Просто выйти за хлебом и не вернуться. Сколько времени пройдёт, прежде чем он заметит?
Ответ пугал: дни. А может, недели.
Однажды она не заправила кровать. Ушла. Вернулась — он уже спал. Наутро поправил одеяло сам. Без вопроса. Без укора. Как будто так и должно быть.
Потом перестала готовить. Он сварил гречку. Не спросил, почему. Не предложил сходить в магазин. Даже не поднял глаза, когда она вошла. Просто ел, уставившись в экран. Как всегда.
Через неделю она устроилась в турфирму. На ресепшен. Не экскурсоводом. Но там был смех. Там спорили. Там дышали. И ей вдруг захотелось дышать тоже.
Она купила платье — тёмно-синее. На каблуках. Смелое. Коллега сказал:
— Вам очень идёт.
Это было глотком воздуха. Как будто её наконец увидели. В зеркале отражение перестало пугать — оно ответило ей взглядом.
Теперь она возвращалась поздно. Иногда он спал. Иногда ждал. Грубо спрашивал:
— Где была?
— Жила, — отвечала она. Без вызова. Просто правда.
Он не понимал. Молчал. Хлопал дверцами. Однажды не выдержал:
— Ты ведёшь себя так, будто я тебе чужой!
Она посмотрела на него. Долго. Как на случайного попутчика в поезде.
— А кто ты мне?
Он замолчал. Остаток вечера просидел на кухне в темноте. Без телефона. Без звуков. Впервые действительно один.
Через месяц Валерия сняла квартиру. В Ярославле, на улице Свободы. Маленькую.
