Старый номер
Когда Агриппина вошла в гостиничный номер, ей показалось, будто она заглянула в чужое прошлое.
Обои, некогда бежевые, пожелтели от времени. Телевизор — выпуклый и запылённый, с пультом, перетянутым изолентой. На тумбочке стоял стакан в потёртом подстаканнике и помятый буклет с правилами, напечатанными устаревшим шрифтом. Она провела ладонью по покрывалу — жёсткому, пропахшему стиральным порошком и затхлостью.
Номер стоил дёшево — на фотографиях он выглядел опрятнее. Но ей было не до этого. Ей нужна была не комната, а передышка. Тишина между жизненными бурями. Место, где не требовалось оправдываться.
Она присела на край кровати. За окном гудел проспект, машины ползли, словно усталые муравьи. Через стену кто-то включил радио. Дикторша читала новости, и казалось, будто в номере кто-то есть — будто одиночество обрело голоса.
В телефоне — ни одного сообщения. Последнее было от Дмитрия: «Прости, но ты сама всё усложнила». Она не ответила. Удалять не стала — не хватило духу. Не потому что ждала продолжения. Просто так было легче чувствовать себя живой — будто заноза под кожей: больно, значит, ещё дышишь.
В ванной капал кран. Она открыла воду, смыла тишину, умылась. Посмотрела в зеркало: лицо обычное, только глаза стали глубже. Как будто в них поселилась ещё одна жизнь.
Ночью снился отец. Снова живой, снова бреется в кухонном халате, снова говорит: «Жизнь — как радиоволна. Главное — ловить нужную частоту». Она проснулась в темноте и долго сидела, обхватив колени. Отец умер шесть лет назад, но здесь, в этой гостинице с облезлой краской и простынями цвета талого снега, он будто вернулся.
Утром спустилась в столовую. Пахло манной кашей, растворимым кофе и чем-то едва уловимым — то ли детством, то ли забытыми днями. За соседним столом мужчина в потёртом пиджаке ел сосиску и читал газету. Настоящую, не с экрана. Он поднял глаза, кивнул. Она ответила тем же. Эти мелочи — взгляд, тишина, пар от чашки — лечили лучше лекарств.
Когда Агриппина вернулась в номер, за окном закружился снег. Неяркий, будничный, как фон старинной фотографии. Она стояла у окна и смотрела вниз. В этом городе у неё не было ни дел, ни воспоминаний. Только она сама — здесь и сейчас.
На подоконнике нашла ручку. Вырвала листок из гостиничного блокнота. Написала:
«Мне не нужно прощение. Мне нужно место. Чтобы снова научиться дышать».
Потом добавила:
«Я не сбежала. Я просто остановилась».
Оставила листок на столе. Не как послание — как веху. Для себя одной.
Когда выходила, администраторша подняла глаза:
— Всё хорошо?
Агриппина улыбнулась:
— Теперь — да.
Она вышла на улицу. Снег ложился на плечи, на ресницы, на воротник. Ничего не изменилось — и всё стало иным. Потому что внутри наконец стихло.
Потому что она сделала шаг. Не прочь — к себе.
