Было время, когда мне пришлось принять тяжелое решение, от которого, как ни крути, не было достойного выхода. Мне уже сорок, а я не хочу ухаживать за своей больной матерью. Не из-за лени или черствости. У меня есть причины, в которые не хочется посвящать всех родных. Но именно они сейчас осаждают меня с удвоенной силой.
Моя мать сама мечтала избавиться от меня
Моей матери сейчас восемьдесят, а я — её поздний, нежеланный ребенок. Старшую сестру она родила в двадцать два от первого мужа. Потом был развод, а за ним — кутежи, пьянки, чужие мужчины. Сестра росла, как придётся. Соседки забирали её к себе, пока мать лежала без сознания после попойки.
Когда маме стукнуло сорок, она снова забеременела — мной. Позже она сама признавалась, что аборт делать было уже поздно. Рассказывала и о «народных средствах», которые пробовала, чтобы избавиться от меня. А после каждой ссоры бросала одно и то же:
— Зря я тебя тогда не выкинула…
Я — её позорная ошибка. Нежеланная девочка, чей отец так и остался неизвестным. Мать тогда крутила романы с кем попало, и мне просто повезло родиться. Воспитывала меня старшая сестра, которой самой едва исполнилось шестнадцать. Не потому что хотела, а потому что больше некому было.
Наш дом был не семьёй, а сплошным бедламом
Детство запомнилось запахом перегара, криками, драками и слезами. Мужчины менялись, все пили, а один, когда мне было десять, попытался ко мне пристать. Я вырвалась и до утра сидела на лавочке у подъезда. Хорошо хоть лето было. Матери сказала — его больше не видели. Но ничего в доме не изменилось.
Когда сестре исполнилось двадцать пять, она сбежала в другой город. Больше не писала, не звонила. Понимаю её. Не осуждаю. Она была мне больше матерью, чем родная — кормила, мыла, защищала, водила в садик. Но, наверное, ненавидела меня за то, что из-за меня ей пришлось прожить чужую жизнь.
Бунт и одиночество
С пятнадцати я почти не появлялась дома. Жила у друзей, встречалась с парнем. Мать перестала быть для меня хоть кем-то. Мы сосуществовали в одной квартире, как чужие. Иногда она била меня — чаще в пьяном угаре. Иногда оскорбляла. Чаще просто делала вид, что меня нет.
После школы я уехала в техникум с общежитием. Мать даже обрадовалась моему отъезду. С тех пор мы почти не общались. Ни звонков в праздники, ни поздравлений с днём рождения. Мне это и не было нужно.
Теперь она у меня — но я не хочу с ней жить
Я не замужем. Детей нет. Был брак — не сложилось. Сейчас есть мужчина, но замуж идти не собираюсь. Живу одна, работаю, ценю тишину.
Три месяца назад у матери случился инсульт. Родня положила её в больницу и позвонила мне. Я не поехала. Просто перевела деньги на лекарства. Ни страха, ни жалости — ничего не было.
После выписки её привезли ко мне. Сказали: «Ты же дочь, кто, если не ты?» Думали, я растаю при виде немощной старухи. Но я увидела ту же женщину, что сломала мне детство.
Твёрдо сказала: оформляю документы в дом престарелых. Не хочу её видеть, не буду ухаживать. Когда я была беспомощным ребёнком, ей это было неинтересно. Она меня не растила, не любила. Почему теперь я должна жертвовать собой?
Мать после инсульта говорит невнятно, но матерные слова выходят чётко.
Родственники в шоке — но никто не хочет её брать
Тётка звонит каждый день. Уговаривает, пугает «божьей карой». Говорит, что детей у меня никогда не будет. Предложила: пусть забирает мать к себе. В ответ: «У меня однушка, куда я её дену?»
Позвонила дальняя родственница — кричала в трубку, называла дурой, говорила, что надо мной небо плачет. Но на деле никто не хочет брать на себя ответственность. Все уверены: заботиться должна я. Потому что дочь. Потому что так принято.
Но у меня нет любви к этой женщине. Нет благодарности. И я не обязана.
Помогу деньгами, продуктами, лекарствами. Но не стану согревать тех, кто сам сжёг все мосты. А если кто-то хочет меня судить — пусть сначала поживёт с матерью, которая твердила: «Ты — ошибка».
P.S. Быть матерью — не только родить. Это вырастить, обнять, защитить. Она не сделала ничего. А теперь ждёт любви. Но её у меня просто нет.
