— У тебя что, любовница появилась? Я уже три месяца как вдовствую! Да что там… Я тебя самого-то почти не вижу.
Иван отвёл взгляд от телефона, на секунду застыв, словно переваривая слова жены. Вздохнул тяжело и только потом ответил:
— Тань… Опять за своё? Ты же знаешь, работа, нервы… Хотел просто спокойно ужин съесть.
— Ну ешь, кто мешает? Я ж вилку у тебя не отбираю. Просто надоело жить с тобой как с соседом по квартире.
Таня присела на край стола, взяла из вазы мандарин и стала его чистить. На сердце скребли кошки. Как тут не переживать, если муж будто сквозь тебя смотрит?
Иван молча доел картошку с котлетой, не поднимая глаз, потом встал и отнёс тарелку к раковине.
Вечер тянулся в гнетущей тишине.
— Мы вообще когда в последний раз вместе кино смотрели? — не выдержала Таня. — Я уже забыла, как ты смеёшься. Забыла, как ты выглядишь без этого чёртова телефона в руках. И твой гараж мне осточертел.
Он пожал плечами.
— А что смотреть-то? Твой «Иван Васильевич» в сотый раз? Прихожу — ты уставшая. Или в телефоне копаешься. Или Маша не спит. Не в духе я.
— Ты не в духе уже пять лет!
В её голосе была не только злость, но и надежда. Может, хоть теперь услышит? Но Иван лишь упёрся в раковину, не оборачиваясь.
— Тань, мы не молодожёны. Думала, вечно будем как в сериалах?
— У моих родителей получается! Тридцать пять лет вместе. До сих пор за руки держатся, вместе на дачу ездят!
— Может, я просто устал от этих вечных претензий? Не думала об этом?
Таня хотела ответить, но он резко развернулся, схватил ключи и вышел. Дверь захлопнулась так, что с вешалки упала куртка. Ясно. Снова гараж.
Раньше всё было иначе. Они могли кутаться в плед и хохотать над «Женитьбой Бальзаминова» до слёз. Он гладил её по волосам, называл «солнышком» и наливал чай с лимоном, даже если валился с ног после смены.
А потом наступила беременность.
Таня набрала пятнадцать кило, ходила в бабушкиных халатах, волосы собирала в хвост и махнула рукой на маникюр. Все силы уходили на Машу: бессонные ночи, кормления, пелёнки. Она уговаривала себя — надо просто потерпеть. Но «немного» растянулось на годы.
Иван всё чаще задерживался на работе, а вечера проводил в гараже. Там был его мир: инструменты, мотор, запчасти. Сначала Таня думала — это нормально. Он устал, ему нужно отдохнуть.
Потом начала винить себя. Что перестала следить за собой, что не старается. Стала красить губы к его приходу, включать «Любэ», готовить блюда как в ресторанах.
Но он уже не смотрел на неё с тем же восхищением.
Зато она стала замечать другое…
Сначала мелочи. Однажды вернулась домой — коврик в ванной мокрый, хотя уходила последней. Салфетки на кухне кончились, хотя утром были полные. Чашки стояли не на своих местах. Подушка лежала иначе. Мелочи, которые можно списать на забывчивость, если бы не их количество.
Но этого было мало для обвинений. Может, ей кажется? Однако новая находка всё прояснила.
Заправляя кровать, Таня нашла длинный тёмный волос. Не её. У неё — русые. У Маши — светлые, короткие. Давно таких длинных волос у неё не было. Волос лежал на подушке. Всё стало очевидно.
Таня не устроила скандал. Аккуратно сняла волос, завернула в салфетку и выбросила. Потом вымыла руки, словно прикоснулась к чему-то грязному, и задумалась.
В конце концов она купила камеру.
Спрятала её высоко, за книжной полкой, рядом с искусственным цветом, к которому никто не прикасался годами. Заметить её было почти невозможно.
Таня не любила шпионские игры. Но оправдывала себя: она не лезет в чужие тайны. Просто хочет знать правду о своём доме.
Первые дни ничего. Она смотрела записи на перемотке — пустая комната, солнечные зайчики на стене.
Таня начала верить, что ошиблась.
Но однажды проверила камеру в обед — и чуть не уронила чашку.
На её кровати сидела мать. Это ещё ничего, у неё были ключи. Но рядом… Рядом — мужчина лет шестидесяти, в тёмной рубашке. Лица сначала не было видно, но потом он повернулся.
Не отец. Точно не отец.
У Тани перехватило дыхание. Она уставилась в экран. Мозг отчаянно цеплялся за надежду: ошибка, галлюцинация, розыгрыш. Но мать не просто сидела там. Она смеялась, целовала мужчину в щёку, а потом…
Таня не стала досматривать. Ей хватило. Это не постановка. Губы дрожали, ноги стали ватными. Будто провалилась под лёд и не могла вынырнуть.
Её родители всегда были для неё опорой. Отец называл мать «моя девочка», хотя ей было за пятьдесят, и целовал ей руки. У них были традиции: пятничные вечера с фильмами, воскресные прогулки на речку. Они держались за руки даже в магазине.
Когда Тане было тяжело с Иваном, она думала о них. Как о примере. Теперь этот пример рассыпался.
Остался вопрос: что делать с этой правдой?
Сказать мужу? Смешно. Придётся признаться в камере, слежке. Да и он тут ни при чём. Теперь ей казалось, что она зря на него злилась.
Сказать маме? Как? «Мам, а тебе не стыдно в моей постели?..»
Отец… Добрый, мягкий человек, который зашёл к ней в тот день с веткой сирени.
— Посмотри, Тань, красота какая. Люде принесу. Она сирень обожает.
Он улыбался, собираясь порадовать жену. А у Тани внутри всё рухнуло.
Подруги. Долго не решалась написать. Хотела начать издалека, но даже это не получалось.
— Девчонки, может, встретимся в пятницу? Соскучилась, — наконец бросила она в чат.
Они встретились в их любимой кофейне, где пекли лучшие эклеры. Запах кофе и ванили теперь казался чужим.
Таня сидела между Олей и Наташей. Говорили о детях, школе, потом она спросила:
— А вот если бы вам изменили… Вы бы хотели знать?
Пауза. ООни молча обнялись, и в этом объятии было больше понимания, чем во всех словах.
